Беседа выдающегося учёного, д.т.н., профессора Валерия Павловича Бурдакова и главного редактора «Исторической газеты» Анатолия Анатольевича Парпары.
***
Мы изгнаны из космоса – таков неутешительный итог нашего добровольного сотрудничества с мировой демократией. Более того, нас уже не хотят считать за равноправного партнёра, как обещали красноречиво, и жестоко указывают на место, унизительное для государства, сделавшего так много для свободы Европы и самой Америки в давнем и недавнем прошлом. Об этом, о Королёве и Гагарине, о многом другом мы ведём речь с выдающимся учёным, действительным членом Академии инженерных наук РФ, доктором технических наук В.П. Бурдаковым, одним из создателей «Энергии-Бурана», в канун 40-летия звёздного полёта.
Анатолий Парпара. Апрель 2001 г.
***
– Валерий Павлович, как известно, путь человечества в космос лежал через Калугу, мой интерес к космосу лежал через ранее закрытый, а ныне знаменитый московский завод (Центр) имени Хруничева, где я работал вначале в многотиражке, затем испытателем измерительных систем. А как начиналась Ваша работа на космос?
– С конструкторского бюро ОКБ-1 Сергея Павловича Королёва. Ныне это РКК «Энергия». Я попал туда после окончания Московского авиационного института в проектный отдел. Он был привилегированным, потому что в парторганизацию его входил сам Сергей Павлович. Это он настоял на том, чтобы все собрания, партийные и комсомольские, закрытые и открытые, проходили вместе, чтобы не было никакого разделения. Кстати, Сергей Павлович считал, что эти вопросы не самые главные. Но зато полностью нас информировал о том, что происходит в стране, правительстве, с нашей техникой. Вы знаете, что тогда наша техника по вполне понятным соображениям была за семью печатями.
– Я Вас понимаю, ибо на заводе Хруничева был свой первый отдел, который занимался охраной производственных тайн. А на заводе создавались совершенно новые технологии…
– И у нас создавали совершенно новое. По приходе в ОКБ-1 в 1959 г. повели нас, молодых инженеров, в самый-самый закрытый цех – в сборочный, где стояли все ракеты, начиная от Р-1, и там же я увидел три шарика, спускаемые аппараты, внутри которых находились сборщики. Мне сказали тогда, что это – для полёта человека в космос. Это было уже в 1959 г., а не в 1960-м, как говорили позже. Потом стали набирать группу космонавтов в 20 человек. И мы их видели. Они были очень молодыми, ровесниками моими. Я – с 1934 года, как Юрий Гагарин, как Алексей Леонов, (Герман Титов был на год моложе), как Борис Волынов и многие другие…
– Их тоже приводили в сборочный цех? Вы видели их?
– Да. Их тоже приводили в этот цех. Мы встречались там. Они заворожённо смотрели буквально на всё. Так мы и начали работать: я – инженером, а они осваивать новую, никому неизвестную профессию.
– Вы принимали участие в работе над «Востоком»?
– Я, конечно, имел некоторое отношение к ракете, на которой летел в космос Юрий Гагарин. Я занимался донными процессами. Это там, где огонь, где образуется донное давление… Но только этим. Самим кораблём, и тем, что связано с людьми, я не занимался. Там главную роль играл Константин Петрович Феоктистов, чей проект был одобрен Королёвым среди многих других. Шарик его был похож на гондолу нашего стратостата, который поднялся на двадцать километров. Это высота была почти космическая. И даже размеры корабля были такими же, как шар стратостата.
– А каким было основное направление вашей деятельности тогда?
– Перспективным. Я занимался ядерными ракетами, новыми принципами движения, которые до сих пор не реализованы, хотя и есть всё-таки определённые успехи, тяжёлой ракетой Н-1, которая не была доведена до конца. А почему? Потому что Сергея Павловича не стало. Его смерть – одна из загадок, которую предстоит разрешить. Не нам, а нашему потомству… Так же, как загадку гибели Гагарина. Обломки его самолёта собрали, запечатали в железные бочки и оставили на рассмотрение будущим поколениям, ка оставляют многое, в том числе и радиоактивные отходы.
– Я знаю, что Вы, ещё будучи молодым специалистом, уже, по рекомендации Королёва, возглавили группу ОКБ-1. Что Вас тогда интересовало?
– Мне поручили заняться вопросами аэродинамики и акустики ракет, которые в дальнейшем использовались при разработке многоразовых ракетных конструкций. Почему мне? Потому что я имел неосторожность подать заявку на изобретение по этой теме. По самолётным многоразовым ступеням было много работ ещё до меня. А то, что можно спасать ракетные ступени – такого ещё не было. Вскоре поступил отрицательный ответ от двух специалистов из ОКБ-1, в котором говорилось о том, что В.П. Бурдаков работает только год у нас, он ещё не знает нашей техники, не понимает, что она потому достигает космических скоростей и высот, что она – одноразовая, очень лёгкая, её спасать не надо. И наоборот, если её необходимо спасать, то потребуется дополнительное топливо для посадки, для того и сего… Её уже нельзя будет вывести на орбиту легко и просто. И вывод: отказать, ибо это никуда не годится.
Мне позвонили из Комитета по изобретениям, пригласили и показали мнение экспертов. Конечно, было обидно за такой отказ. Но решение оказалось неожиданным, ибо мне всё же выдали авторское свидетельство. На этом настоял С.П. Королёв, когда ему рассказали по телефону суть вопроса. Пройдёт немного времени и большинство ракет станет многоразовыми.
Я это говорю к тому, что Сергей Павлович часто заходил в наш отдел, знал более или менее всех сотрудников, а их было несколько десятков человек, расспрашивал, кот чем занимается, вникал в проблемы.
Ещё один эпизод. Его мне рассказывал А.А. Маринов, долгие годы бывший директором издательства «Знание». Когда только запустили первый спутник в космос, то Маринов решил выпустить настенный календарь, в котором можно было рассказать об успехах советской науки и проиллюстрировать рисунком ракеты. Художник нарисовал её в красочном виде, взяв за прообраз картинку из детского календаря. Тогда надо было всё литовать, т.е. ставить печать в соответствующем учреждении. Директор пошёл в Гослит (цензура), а там ему говорят, что такой плакат секретный и его выпускать нельзя.
Маринов расстроился. Тогда ему посоветовали позвонить одному человеку – С.П. Королёву. Он позвонил и услышал в ответ, что нужно приехать туда-то ровно в 15 часов 4 минуты. Директор удивился, но приехал. К 15 часам он уже был в приёмной, где ему вежливо сказали, что надо подождать ещё 4 минуты. Ровно в назначенное время он вошёл в кабинет, в котором за столом сидел плотный низкий человек, а рядом с ним ещё шесть-семь его сотрудников.
– Я слушаю. Какое дело привело Вас ко мне?
Александр Александрович рассказал суть вопроса.
– Покажите свой плакат. Товарищи, посмотрите, как надо делать ракету! – И показал плакат сотрудникам. Потом взял красный карандаш и написал крупно: «Разрешаю». И поставил свою подпись и дату: – «Пожалуйста!»
Директор посмотрел на подпись и подумал, что над ним издеваются. Да кто он такой, этот Королёв, чтобы разрешать, если цензура не решается! Но промолчал. Взял плакат, свернул его в трубочку и, поблагодарив, поехал в Главлит. Там показал плакат, дескать, вы заставили меня поехать к какому-то Королёву, а тот испортил мне плакат своей подписью. Что делать? Чиновник, посмотрев на подпись, сказал: «Ну это другое дело!» и поставил рядом с королёвским своё разрешение. Так Маринов впервые понял, что такое Королёв.
У меня за годы работы с Королёвым сложилось впечатление, что если он захочет чего-то добиться, то сделает непременно. Хотя и над ним были начальники от Устинова до Хрущёва. Он был человеком пассионарным. И талантливым. Многие справедливо думают, что Россия – страна талантливая. Но и в ней трудно создавать постоянно оригинальное. Заметьте, Анатолий Анатольевич, что у Сергея Павловича каждые полгода были новые достижения. И они шли по нарастающей. Не только первый спутник, первый космический корабль, первый выход в космос…
– Он буквально фонтанировал идеями!
– Не только фонтанировал, но и реализовывал на практике, в металле. И эти идеи вызывали определённый резонанс во всём мире. С его смертью многое остановилось…
– Задумки необходимо превратить в дело, а это очень сложно. У нас, писателей, говорится так: чтобы создать хорошую книгу, надо быть талантливым человеком, а чтобы напечатать – гениальным.
– Кстати, о книге. В 1962 г. меня вызвал к себе Сергей Павлович и говорит о том, что ты неплохо пишешь потому…
Дело было в том, что после полёта спутника многие на планете увлеклись «летающими тарелками», ибо начинали понимать, что космические полёты перестали быть делом фантастов. А я очень давно, с 1949 г., заинтересовался «тунгусским метеоритом», который, по утверждению одного из преподавателей моего техникума в Омске, был космическим кораблём пришельцев. Стал собирать материалы на эти и другие темы. А в 1960 г., когда я работал в ОКБ-1, на меня поступил Королёву донос (тогда это было модно, как сейчас – не знаю), в котором говорилось, что молодой инженер Валерий Бурдаков собирает всякую чушь о «летающих тарелках», отвлекает сотрудников от дела, и это является большим тормозом в работе, потому надо его или перевести куда-либо, или уволить. Естественно, что мне передали «доброжелатели» содержание этого доноса с мельчайшими подробностями.
На следующий день меня вызывает к себе Сергей Павлович. Я шёл к нему и думал, что надо готовиться к увольнению.
– И как? Гроза разразилась, молнии полетели? Ведь СП, как его звали на заводе, был очень вспыльчивым. Он мог Вас отослать и в Сибирь. На Вашу родину.
– Нет, не так страшно! Он спросил, верю ли я в это? На что я ответил: «Я собираю документы, и только стараюсь изучать эти проблемы». В итоге, видя его соучастие, я попросил командировку в Пулковскую обсерваторию под Ленинградом: «Думаю, что там найду много материалов». И тогда он сказал: «Съездите!». Вот так счастливо закончилась для меня история с доносом.
– А продолжение у этой истории было, Валерий Павлович?
– С такой командировкой меня приняли на самом высоком уровне. Одним из результатов этой поездки была публикация в журнале «Юный техник» статьи «По следу легенды», написанной совместно с моим товарищем. Через некоторое время меня вызывает в «Правду» заведующий отделом науки и предлагает мне написать очерк о Сергее Павловиче. На моё возражение он ответил: «Начинайте работать, а я скажу главному редактору Сатикову и тот свяжется с Королёвым. Разрешение будет».
На работе я доложил начальнику своего отдела Крюкову, что получил предложение от «Правды» написать о Королёве. Тот замахал руками: «И не думай. Я вчера фотокорреспонденту только два предложения сказал о нём, и получил такую вздрючку от него!.. Чуть не выгнал с работы».
От Сатикова никакого известия не было. Но зато вызвал меня к себе Королёв.
– Я слышал, что ты хорошо пишешь. А сможешь книжку написать? Я передам начальнику отдела научно-технической информации В.Н. Попову, чтобы включил тебя в план. Сколько тебе необходимо времени? Полгода? Вот тебе год. Работай!
Прошёл год, но я не успел сделать. Немного осталось. Но принципиальный Королёв за неисполнительность объявил мне выговор. Об этом ещё генерал-майор Николай Фёдорович Кузнецов, начальник Центра подготовки космонавтов, которого Вы хорошо знали, в своей книге рассказал.
– Рукопись этой книги «Первый и главный» мы в журнале «Москва» опубликовали.
– Сведения о нас тогда были закрыты, потому я фигурировал под именем Валерий Павлович. Без фамилии. Он мне этот журнал подарил на память.
– Здорово! К сожалению своему, я Вас узнал значительно позже, но опять же, через Николая Фёдоровича. Так что же с книгой Вашей случилось?
– Несмотря на выговор, который мне в итоге пошёл на пользу, я книгу закончил, и она вышла в свет, правда под двойным грифом в специальном издательстве. Когда я в 1990 г. уходил с работы, то организовал комиссию, которая рассекретила её, и я взял свой авторский экземпляр. Могу показать Вам!
– Меня интересует само название книги.
– «Использование атмосферы в ракетных двигательных установках».
– Почти по-циолковски.
– Очень похоже. Это была первая научная книга, изданная ОКБ-1. Сергей Павлович создал Учёный Совет, подталкивал к написанию работ и публикации их в журналах, к выпуску книг и трудов. Он многих на это дело нацелил. К сожалению, с его внезапной смертью всё прекратилось.
Кстати, он мне неоднократно намекал на то, что имеет много интересных материалов по своей работе и хотел бы, чтобы я занялся их систематизацией. Он неоднократно пытался при встречах со мной, которые, как правило проходили в присутствии близких ему людей, рассказывать эпизоды из своей жизни. В частности, однажды он рассказал о своей неудачной встрече с К.Э. Циолковским. Сейчас факт этой встречи многими исследователями упорно отрицается.
– Любопытно, Королёв интересовался так называемыми «аномальными явлениями»?
– Когда я вернулся из Пулковской обсерватории, я рассказал ему о случаях, произошедшими с разными людьми, видевшими эту «аномальщину». На это он мне неожиданно ответил, что лет десять назад докладывал о примерно таких случаях Иосифу Виссарионовичу Сталину.
Михаил Клавдиевич Тихонравов, один из заместителей Главного конструктора (он энтузиаст этого дела) после моего разговора с Сергеем Павловичем, узнав о моих исследованиях, поведал мне тогда же о подробностях встречи Королёва и Сталина.
В 1948 г. Сергея Павловича вызвали к Сталину, видимо, в Кремль, заперли на три дня. В помещении на столе лежали грудой материалы: письма, телеграммы, разведывательные данные, сведения из гитлеровских и американских источников и многое другое, касающееся этих непонятных явлений. Королёв, изучив все материалы, должен был ответить – что же это такое.
Конечно, Сталина, в первую очередь, интересовало – не является ли это неизвестным оружием потенциального противника. И Сергей Павлович сказал ему, что это не является оружием противника. Но это явление, неизвестное науке, которое существует реально, и необходимо им заняться вплотную.
– То есть, взять под контроль?
– Да, под контроль науки. И тогда Сталин ему сказал: «Спасибо! Примерно так же мне ответили и другие специалисты. Желаю успехов!»
– Интересно знать, кто они были, эти «другие специалисты»?
– Позже мне сказали (и я предполагал так же), что это был Игорь Васильевич Курчатов и Игорь Евгеньевич Тамм. Они, именно потому, что это было связано и со средствами доставки и ядерными делами.
До сих пор эта тайна до конца ещё не раскрыта. Но то, что она существует – вне сомнения. Я, как один из первых, кто занялся этим основательно, слежу внимательно за аномальными явлениями.
– Павел Романович Попович тоже занимался уфологией.
– Он увлёкся этим позже. И Марина Попович заинтересовалась этими явлениями тоже. Бывали на уфологических конгрессах. И я в прошлом году, в октябре, был в Бразилии на таком же собрании увлечённых.
– Как я понимаю, эта область потаённая, мало изученная. Естественно, что существует немало спекулятивного. Вы не могли бы кратко охарактеризовать суть самих явлений?
– Кроме гипотез, пока ничего конкретного. Я считаю, что суть самих явлений в том, что это не материальные объекты, а что-то вроде голографического кино, которое нам кто-то показывает, чтобы мы как-то развивались.
– И атмосферные…
– И атмосферные. В последние три года у нас в Москве при помощи лазера стали показывать на тучах голографические картинки. Правда, пока ещё примитивные.
– Я много лет занимался изучением творчества Константина Эдуардовича Циолковского. И у него есть упоминание о том, что однажды, выйдя на балкон, он видел буквы, написанные на небосклоне… Это тоже была голография?
– Не могу сказать. Дело в том, что Циолковский видел три буквы: две из них были маленькие, а третья буква А, находящаяся посередине, – большая. Вместе они составляли слово, которое можно было прочитать как рАй. Я, давно занимаясь этими исследованиями, к слову Ра (а рай происходит от Ра – древнеегипетского божества) отношусь с почитанием.
В науке последние десять – пятнадцать лет всё больше и больше подтверждений получает северная или арктическая гипотеза, по которой цивилизация начиналась не на территории Египта или Междуречья, или Африки, а с Севера.
– В подтверждение этой теории могу привести высказывание индийского профессора С.К. Дикшита, который в 1960 г. писал: «Территория средней России может претендовать на то, чтобы считаться прародиной индоевропейцев. Люди, населявшие эти области, были теми самыми людьми, которые освоили древнейшее подсечное земледелие (более совершенное – пахотное – возникло уже в Индии, Месопотамии, Египте), изобрели древнейшие железные орудия, позволившие им начать свои завоевания и миграции. В средней России более двух третей запасов бурого железняка, из которого до XIX в. только и получали железо, кроме того, там крупнейшие запасы сырья для древесного угля, на котором до Новейшего времени базировалась вся металлургия».
– Интересное высказывание. Так вот северная гипотеза называлась ещё арийской. И было слово ар, которое означало земля. До сих пор существует единица измерения «гектар».
– У армян слово ар тоже значит земля. Поэтому страна называется Арменией.
– И самая большая гора Арарат – символ страны…
Здесь надо напомнить, что все семитские народы читали не слева направо, а справа налево и потому ар превратилось в ра.
– Хорошо. Теперь снова от космоса русского языка перейдём к понятию «космоса», как вселенной. Каковы наши шансы остаться космической державой после сброса с небосклона теперь уже легендарной станции «Мир»?
– Очень сложный вопрос. Попробую начать ответ издалека. Перестройка и «демократизация» страны привел нас к тому, что мы не очень критично стали рассматривать наши взаимоотношения с США. Мы приняли их слова, их обещания за чистую монету, а они восприняли нашу доверчивость, как слабость, и потому постоянно нас поддавливали и докладывали своим избирателям об очередной победе над русскими. Вы знаете, что Клинтон официально заявил о том, что Америка победила Россию в холодной войне, хотя мы, поддерживая перестройку, надеялись на взаимопонимание и сотрудничество.
Начиная с правительства Примакова, наше руководство, мало зная о возможностях «Мира» (видимо, докладывали однозначно!), приняло решение передать станцию в РКК «Энергия», т.е. фактически переложило груз на другие плечи.
– Я помню, какие усилия предпринимали подвижники отечественной науки, начиная от космонавта Севастьянова, Полякова и заканчивая писателями, в попытках найти деньги, чтобы спасти от затопления станцию – это величайшее достижение российской науки, эту талантливую труженицу космоса с пятнадцатилетним стажем напряжённейшей работы в невесомости. Но не нашлось ни одного бизнесмена с солидным кошельком, чтобы заступиться за отечественную славу, за продолжение уникального эксперимента. Обидно за страну: позволяют расхищать миллиарды долларов, а 70 миллионов н нашлось у правительства. Да вывезенных из страны Козленком со товарищи бриллиантов трижды бы хватило на то, чтобы спасти космическую станцию «Мир».
– А продолжить её работу можно было без особых усилий. Необходимо было перевести её на полярную орбиту, т.е., чтобы она летала через полюс.
– Поднять станцию на более высокий уровень?
– Поднять на более высокий уровень и изменить наклонение орбиты. Она бы летала с наклонением примерно в 90 градусов, а не в 45, как было.
– Космонавт Светлана Савицкая, святая душа, говорила, что станция, пролетавшая 15 лет, приобретает совсем иные качества. Видимо, происходит какое-то особое накопление материала?
– Абсолютно точно. Это самый главный опыт. После 15 лет мы в полном неведении о том, что будет происходить дальше. Нельзя забывать, что «Мир» был рассчитан для эксплуатации, как и предыдущие станции, всего на три года, а проработал в пять раз больше. МКС (Международная космическая станция) уже рассчитана на 15 лет уже на основе великолепного опыта «Мира». А, может быть, она пролетала бы ещё пятнадцать лет?
Дело в том, что есть одна проблема – космические солнечные электростанции, которые должны снабжать энергией землю. Но они пока что в проекте. Я об этом много писал и говорил. И перевод нашей станции на полярную орбиту служил бы важнейшей цели – сделать первые опыты по передаче энергии, конечно, не большой ещё мощности, на землю, чтобы отработать всю эту технологию. Кстати, американцы сразу оценили эту идею перевода на полярную орбиту и запустили тут же «два футбольных матча» – маленькие спутники, чтобы сказать нам, что эти орбиты ими уже заняты. Вот такая борьба, такое «соревнование», жёсткое, в котором мы проигрываем по всем показателям.
Я вам должен сказать ещё о том, что сегодня космонавтика выполняет только информационные функции, т.е. это – связь, навигация, наука, дистанционное зондирование земли… А в соответствии с развиваемой мною концепцией нового научного направления – оно называется экоматематика, ибо объединяет в себе экономику, математику и термодинамику – любой организм имеет пять потребностей: энергетическую, транспортную, безопасность как таковую, технологическую, информационную. Последняя занимает всего 6% в использовании жизненных ресурсов для человечества. Космонавтика не занимается сейчас ни снабжением Земли энергией, ни транспортными функциями, а только информационными. Отсюда и такое отношение к космонавтике. А ведь ещё К.Э. Циолковский предупреждал о небезграничности земных ресурсов. Но он не знал, когда они закончатся, а мы знаем. К примеру, нефть – через сорок лет, газ – через пятьдесят лет, а уголь – через триста лет. И ничего этого на Земле не будет больше.
– Мы знаем Константина Эдуардовича как отца космонавтики, создателя «космической философии». Напомним нашим читателям о том, как он обозначил проблемы человечества, которые поможет решить развитие космонавтики: «1. Изучение Вселенной, общение с братьями. 2. Спасение от катастроф земных. 3. Спасение от перенаселения. 4. Лучшие условия для существования: постоянная желаемая температура, удобство сношений, отсутствие заразных бактерий, лучшая производительность солнца. 5. Спасение в случае понижения солнечной температуры и, следовательно, спасение всего хорошего, воплощённого человечеством. 6. Беспредельность прогресса и надежда на уничтожение смерти». Какая поразительная забота о людях в сочетании с научным предвидением!
Но вернёмся к нашему разговору о «Мире».
– Вы помните, как американцы настаивали на затоплении станции именно 6 марта. Почему? Потому что 6 марта родилась первая женщина-космонавт Валентина Терешкова, 9 марта – Юрий Гагарин, а 12 апреля было 40-летие первого полёта. Они хотели утопить станцию до этой даты. Более того, за месяц до затопления они перевели управление полётом из нашего Королёва в свой Хьюстон, чтобы контролировать полёт.
Любопытно будет узнать психологу и такое решение американского космического начальства для членов Международной космической станции: несмотря на то, что экипаж состоит из американских астронавтов и русских космонавтов, разговор разрешается вести только на английском языке, даже между русскими в своём модуле.
– Не говоря о том, что уникальные модули – основа станции – сделаны на московском заводе имени Хруничева.
– Совершенно верно.
К счастью, у нас хватило ума и характера отстоять полёт на МКС американского же бизнесмена Д. Тито. Вы же знаете, какие рогатки НАСА ставила в колёса, чтобы не допустить Тито в космос, а точнее, чтобы не дать нам заработать эти небольшие деньги.
Теперь американцы ставят вопрос о закрытии нашего Центра управления космическими полётами в Королёве. Это очень тревожно. Прекращение работы такого авторитетного научно-исследовательского комплекса влечёт за собой выдающиеся негативные последствия.
Не надо забывать, что РКК «Энергия» и город Королёв – это колыбель мировой космонавтики. Юнеско подобные «колыбели» цивилизации финансирует. К стыду нашему, российское правительство только 12 апреля дало г. Королёву ранг наукограда. Случайно это или не случайно? Я думаю, что это не случайно, ибо само название наукограда привлекает внимание не только научной общественности. Меняется статус, улучшается финансирование…
– Какие последствия ожидают нас, страну, её народное хозяйство и науку в результате случившегося со станцией «Мир», с вашей точки зрения, в ближайшем будущем?
– Во-первых, уникальное техническое сооружение, которое начинал проектировать сам Королёв, и которое могло ещё минимум три года работать, было разрушено собственными руками. Мы перестаём быть в космосе лидирующей державой, а были до последних дней таковой не по формальным признакам, и становимся подчинённой. А как отразится это на престиже страны, на каждом из нас конкретно, могу показать на таком необычном примере.
Когда запускали первый спутник, то было немало сторонников ненужности нашего присутствия в космосе. И вдруг неожиданный эффект, поразивший Хрущёва: оказывается, запуск спутника привёл к тому, что десятки экономических договоров совершенно по другим проблемам были мгновенно подписаны с нашим государством.
Сегодня, когда мы строим рыночную экономику, мы должны знать, что курс наших акций будет зависеть напрямую от потенциала страны. Если у вас есть статус космической державы, то к вам одно отношение, если нет, то – увы! – иное. И хотя Россия для экономически сильных государств давно стала слаборазвитой, но другие страны третьего мира думали иначе: может быть, она и временно слаборазвитая, но у них есть станция «Мир».
Ещё один пример изменившегося отношения к нам. Накануне нового тысячелетия был проведён опрос, конечно, пристрастный. Как вы знаете, все эти опросы тщательно организуются. Был задан вопрос: какие технические усовершенствования в XX веке внесли в копилку человечества разные страны? Как вы думаете, что записали России?
– Постройка спутника? Полёт космического корабля? Создание чипа Алфёровым?
– Нет! Только одно изобретение: авомат Калашникова...
– Неудивительно, ибо идеологическая, а в особенности экономическая, борьба велась с Россией не одно столетие.
– Ещё один пример такой борьбы на опережение. Когда американцы узнали по своим разведывательным каналам о готовящемся полёте в космос Юрия Гагарина, и поняли, что первый космонавт должен катапультироваться при подлёте к земле, поскольку на парашюте удар корабля о землю будет резким, то они тут же, на международном конгрессе приняли решение о недопустимости приземления пилота вне корабля, т.е., такой полёт не будет регистрироваться как космический.
– Пришлось, видимо, нашим мудрецам-теоретикам искать выход, как обойти эту нелепую формулировку. И нашли?
– Придумали: Гагарин приземлился вместе с космическим кораблём. По логике вещей основными параметрами космического полёта должны быть ускорение при взлёте, сама ракета, выход в космос, невесомость, возможность жизни в иной среде, спуск на землю в заданном районе. Вот главное, а не вторичное – приземление с кораблём или без корабля.
И всё-таки американцы настояли на том, что виток Гагарина не был космическим полётом. Больших усилий нам стоило, чтобы ФАИ зарегистрировало наши рекорды. Нам пришлось даже назначать своих комиссаров.
– Я хорошо знал Ивана Григорьевича Борисенко, нашего первого космического спортивного комиссара. Мы в газете опубликовали первыми фотографию, на которой они с Юрием Алексеевичем стояли вместе.
– И мы знакомы много лет. Но американцы всё-таки повернули по-своему: они не приняли слово «космонавт», а назвали «астронавт», т.е. на русском это означает «человек, который управляет звездой». Им ничего не оставалось другого, как ввести в употребление этот неправильный термин. И в своих учебниках они пишут, то первым астронавтом был американец Нейл Армстронг – он первым вступил на другое небесное тело. А Гагарин, якобы, первым позвал в космос, это предыстория всего лишь. Естественно, их литература, с утверждением первенства американцев идёт во многие страны мира.
– Так они уже переписали историю Второй мировой войны в свою пользу. И, завершая наш разговор о «Мире»…
– Да, итожа, всё-таки не могу сказать, сколько мы потеряли с гибелью станции, потому что она – не только наше присутствие в космосе, не только наши достижения в космонавтике, но и общечеловеческие новые возможности, экономические связи и отношения. Космос для нашей страны был системообразующей отраслью, как электроника для Японии, как автомобилестроение для США. Все иди, новые мысли, новые технологии, родившиеся в работающих на космос предприятиях и лабораториях, шли в другие сферы производства и науки. И, кстати говоря, в содружестве с американскими предприятиями приносили большую пользу. Но ситуация изменилась и Госдепартамент США запретил своим фирмам сотрудничать с нами, с нашими высшими учебными заведениями, особенно с МАИ и институтом им. Д. Менделеева.
– И всё-таки, Валерий Павлович, удастся ли нам снова вернуться в космос? Я сейчас спрашиваю вас не в тоске по первопроходческим шестидесятым годам, времени нашей славы, а как человек, понимающий, что у России особая судьба, ведь недаром именно у нас родились и творили такие гении науки, как Н.Е. Жуковский, К.Э. Циолковский, В.И. Вернадский, А.Л. Чижевский, С.П. Королёв, М.В. Келдыш и выдающиеся ученики их!
– Системообразующую отрасль уничтожить сразу невозможно. Пройдёт время и при умной политике наших космических и авиационных объединений, при обязательной поддержке государством космическая промышленность должна восстановиться на новой основе. Есть новые идеи. И найдётся, я уверен, человек уровня С.П. Королёва для нового полёта в космос. Только правительству надо поверить нашим учёным и поддержать их оригинальные идеи.
– Конечно, периоды болезни бывают и у страны, как у человека. После И.В. Сталина не было никого, кто бы так быстро воспринимал предложения учёных и обеспечивал их всем необходимым для воплощения в жизнь. Даже С.П. Королёву было трудно с Н.С. Хрущёвым. Можно ли надеяться на государственный разум нашего руководства?
– Я надеюсь. Может быть, я беспросветный оптимист, но я надеюсь. И, в первую очередь, на саму Россию.
– Валерий Павлович, я, к сожалению, только сегодня узнал от вас, что ушёл из жизни наш друг, талантливый лётчик, Герой Советского Союза, первый руководитель Центра подготовки космонавтов, у которого был в заместителях Юрий Гагарин, генерал-майор Николай Фёдорович Кузнецов. Я знаю, что в последние годы на него было жесточайшее давление. Я сам слышал по телевидению намёки на причастность его к гибели Ю.А. Гагарина. Расскажите о нём, как о человеке, которого знали много лет?
– В печати мало было объективных публикаций о Н.Ф. Кузнецове, хотя он был выдающейся личностью. Только я поправлю вас: он не был первым начальником ЦПК. Им был Карпов.
– Да, Евгений Анатольевич Карпов, полковник медицины. Я знал его. Но должность его называлась тогда иначе.
– И тем не менее, Карпов отбирал и готовил к полёту Гагарина. Каманин, кстати, тоже. Но вскоре отряд космонавтов расширился, была отобрана и группа девушек для полёта. Нужен был профессиональный руководитель. И тогда пригласили Н.Ф. Кузнецова, начальника Черниговского авиационного училища, которое было образцовым по дисциплине, по отсутствию лётных происшествий, по учёбе и т.д. Сыграло свою роль в назначении и то, что Николай Фёдорович начинал свой путь токарем на заводе имени С.М. Кирова, заслужившем благодарность за творческую работу лично от Сергея Мироновича, стал офицером-лётчиком, совершившим 252 боевых вылета, – а каждый вылет грозил смертью, – сбившим только подтверждённых другими свидетельствами 27 самолётов, а по его подсчёту – все 37. Много раз его подбивали, и, раненый, он полз к своим. Однажды в него попала пуля, пробившая партийный билет и сердце, но его спасли врачи. Получил заслуженно Звезду Героя Советского Союза.
– Он дал мне копию документов, подтверждающих ходатайство о присвоении ему и второй звезды, подписанное Жуковым и генералом Телегиным.
– Его даже поздравили перед строем с этим награждением, но наградные документы по чьей-то халатности были затеряны. А Николай Фёдорович до конца своей жизни ждал, что они найдутся.
Вот такой боевой офицер возглавил Центр подготовки космонавтов и многое сделал для улучшения его работы.
– Отряд космонавтов был элитным подразделением, на него смотрела вся страна, и молодые, озорные лётчики, пройдя суровые испытания отбора, это чувствовали, потому, видимо, требовали к себе особого отношения. Но и у них порой страдала дисциплина. Вспомните хотя бы Нелюбова. Какие надежды он подавал и как трагически закончилась его жизнь! Трудно было работать с испытателями Кузнецову, ведь это были уже не курсанты?
– Впрочем, у него не сразу сложились хорошие отношения из-за его требовательности и с космонавтами, даже с Гагариным и Титовым. Но Николай Фёдорович был уверенным в себе педагогом, умевшим настоять, когда это необходимо. А. Губарев, уже слетавший в космос, вспомнил о таком эпизоде: «Я шёл по Звёздному, съел яблоко и бросил в сторону огрызок. А сзади случайно шёл Кузнецов. Увидел мой бросок и говорит:
– Товарищ космонавт, поднимите то, что вы бросили и положите в урну.
– А почему вы мне делаете замечание? Я – космонавт, а вы кто такой?
– Я вам говорю: поднимите и положите в урну!
И такой у него был требовательный голос, что мне пришлось поднять огрызок и положить в урну. Правда, обидно было тогда. Но сейчас я понимаю его правоту и благодарен за строгий урок».
Всё-таки многие ценили его: и Климук, и Терешкова, и Джанибеков, и покойный Шонин…
– Это правда, что Н.Ф. Кузнецов выходил на ЦК партии с предложением запретить Гагарину и Терешковой летать?
– Он понимал, какое значение для советских людей и мировой общественности имели жизни Гагарина и Терешковой. Так прямо он не говорил, но между строк в его брошюре «Правда о гибели Гагарина» об этом можно прочитать. Я считаю, что он зря написал эту работу, в которой обосновал своё понимание причин крушения МиГа. Дело в том, что была точка зрения на гибель самолёта, озвученная космонавтом Леоновым и учёным Белоцерковским, опубликованная во многих газетах. Смысл её в том, что самолёт Гагарина попал в воздушную струю от другого реактивного самолёта и вошёл в трагический штопор.
А Кузнецов утверждал, что с командиром полка, Героем Советского Союза полковником А.С. Серёгиным случилось несчастье.
– Валерий Павлович, давайте процитируем из книжечки Николая Фёдоровича, уже ставшей редкостью, отрывок, объясняющий то, что произошло, по мнению Кузнецова, с уже пожилым лётчиком. «Ухудшение могло произойти при выполнении первых же фигур, так как Гагарин без разрешения инструктора не приступил бы к пилотажу. При первых же перегрузках, почувствовав себя плохо, Серёгин мог сказать Гагарину об этом и прекратить пилотаж, но мог и не успеть. Чтобы облегчить дыхание, мог открыть сдавливающие грудь привязные ремни и ремни парашюта. Когда Серёгин перестал отвечать по переговорному устройству, Гагарин понял, что с ним что-то произошло, но что, конкретно знать не мог, мог только лишь предполагать. Оберегая честь товарища, не вызывая сомнений на земле, запросил разрешения на выход из зоны, не сообщив причину столь быстрого возвращения. На одной из эволюций самолёта потерявший сознание инструктор мог сдвинуться с сиденья и, навалившись на ручку, заклинить управление. Машина могла войти в глубокую спираль, вывести из которой Гагарину не хватило сил и высоты.
Покинуть самолёт, оставив на верную гибель товарища, не зная, что с ним случилось, Гагарин не мог по складу своего характера. В то же время, не вполне понимая обстановку, он не решился доложить руководителю полётов, да и времени на то не было. Не думая о себе, он продолжал бороться до конца, надеясь вывести машину и спасти товарища. Если бы сразу сообщил он о случившемся, последствия могли быть совершенно другими. Гагарин мог спастись, но Серёгин в предполагаемой обстановке был обречён». И эта трактовка событий кому-то не понравилась?
– Когда Гагарин не вернулся из полёта, то Н.Ф. Кузнецова хотели обвинить в гибели космонавта, поскольку именно он руководи полётами.
– Большей нелепости невозможно было придумать для обвинения заслуженного лётчика, человека, который по-отечески относился к своим подопечным. Ведь кроме этой клеветы и версии Леонова было немало и других предположений. Как же он смог перенести такое? С его-то израненным сердцем?
– Мало того, что сердце было ранено, мало того, что зашито… У него после этих обвинений случился обширный инфаркт. Но он выкарабкался, несмотря ни на что. Волевой был. Настоящий Герой Советского Союза. А книжечку он написал для того, чтобы будущие исследователи знали и его мнение об этой трагедии. Он аргументированно доказывал свою точку зрения, ссылаясь на огромный лётный опыт.
– Но ведь он действительно был незаурядным человеком.
– Он руководил Центром подготовки космонавтов девять лет. Это при нём был построен Звёздный городок от начала до конца. При нём Звёздный городок был награждён орденом Ленина, высшей наградой СССР. После этого таких наград не было. При нём были созданы все эти клубы, жилищные фонды были построены. При нём была создана промышленная зона, поставлены тренажёры, знаменитая центрифуга, закупленная в Швеции – он много времени и сил потратил на её установку.
Как часто бывает при организации нового, невиданного доселе проекта, возникают варианты, споры по реализации его. Николай Фёдорович поддерживал С.П. Королёва. После гибели Гагарина ему припомнили и это.
– Судьба Николая Фёдоровича красноречиво говорит о том, сколько же значительного сделал этот бывший токарь, талантливый офицер, отважный пилот истребителя, замечательный воспитатель лётчиков, руководитель ЦПК для нашего отечества! И как злоба и зависть людская мешали ему жить и работать! Ведь он должен был закончить свои дни во всеобщей любви и уважении. А чинуши не захотели отреагировать на его просьбу о подтверждении представления Жукова и Телегина на вторую звезду Героя Советского Союза. Я видел эти документы. Они подлинны. Могли бы и пойти навстречу «сталинскому соколу», как тогда называли в народе отважных лётчиков.
– К сожалению, сейчас в публикациях мало говорится даже о Королёве, о том, зачем нам нужна космонавтика, а ветеранов вспоминают только от даты к дате.
– Я знаю, Валерий Павлович, что вы стояли у истоков великого дела – создания «Бурана», чей первый полёт был назван самым выдающимся событием 1988 года в результате опроса населения Советского Союза. С какого года вы стали заниматься этим уникальным проектом?
– В полную меру тогда, когда возглавляемому мной отделу № 162 в 1974 –76 гг. поручили спроектировать орбитальный корабль «Буран». Я уже говорил о том, что Королёв настоятельно рекомендовал выдать мне авторское свидетельство на многоразовый ракетный блок, которое не хотели выдавать в комитете по изобретениям. Официально же «многоразовую тематику» утвердил в нашем КБ преемник Сергея Павловича академик В.П. Мишин (1966 – 1974 гг.). Возглавить эту работу было поручено мне уже как начальнику сектора по многоразовым системам. С приходом же академика В.П. Глушко, который не хотел заниматься аналогом «Шаттла», ибо считал вместе с К.Д. Бушуевым, что нам не добиться подобного результата, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы доказать необходимость работ по проектированию «Бурана». Первым, кто понял перспективность такого направления, был И.Н. Садовский. Потом поддержал нас П.В. Цыбин. Так что с января 1976 г., когда мы подготовили документы, которые запросили и в ЦК КПСС, и в Совмин, наш отдел, который я возглавил, стал заниматься только «Бураном-Энергией», как основным производственным вопросом.
– В его создании участвовали сотни организаций, в том числе и завод имени Хруничева, на котором работал мой брат Александр Анатольевич. Он был классным сварщиком и получил орден Трудового Красного Знамени за работу над этим изделием.
– С Киселёвым, тогдашним директором завода Хруничева, мы занимались самолётом 3 М-Т, поскольку именно на нём баки и сам корабль возили. Никто другой из заводов браться не захотел, а Киселёв взялся.
– Настоящий директор. Он спас завод, который находился в трагическом положении. Многие прекрасные специалисты, как мой брат, вынуждены были из-за безработицы на основном месте уйти с родного завода, на котором по сорок лет отработали мои покойные родители, да и я пять лет – в цехах и многотиражке. А Киселёв с его мощной энергией созидателя сумел найти заказчиков, разработать серьёзные проекты и сохранил костяк такого уникального рабочего организма, каким является это завод-легенда.
– Между прочим, в этом году исполнилось 25 лет, как я начал заниматься «Бураном».
– Поздравляю вас от имени наших читателей с этой знаменательной датой. У «Бурана» были выдающиеся возможности перегнать «Шаттл» по всем показателям. Жаль, что проект закончился на стадии взлёта!
– Думаю, что Сергей Павлович этого бы не допустил.